Неточные совпадения
Накануне погребения, после обеда, мне захотелось спать, и я пошел в комнату Натальи Савишны, рассчитывая поместиться
на ее постели,
на мягком пуховике, под теплым стеганым одеялом. Когда я вошел, Наталья Савишна
лежала на своей постели и, должно быть, спала; услыхав шум моих шагов, она приподнялась, откинула шерстяной платок, которым от мух была покрыта ее голова, и, поправляя чепец, уселась
на край кровати.
Аркадий оглянулся и увидал женщину высокого роста, в черном платье, остановившуюся в дверях залы. Она поразила его достоинством своей осанки. Обнаженные ее руки красиво
лежали вдоль стройного стана; красиво падали с блестящих волос
на покатые плечи легкие ветки фуксий; спокойно и умно, именно спокойно, а не задумчиво, глядели светлые глаза из-под немного нависшего белого лба, и губы улыбались едва заметною улыбкою. Какою-то ласковой и
мягкой силой веяло от ее лица.
Там,
на кушетке,
лежал вверх лицом Лютов в белой рубашке с
мягким воротом.
Вот она заговорила, но в топоте и шуме голосов ее голос был не слышен, а круг снова разрывался, люди, отлетая в сторону, шлепались
на пол с
мягким звуком, точно подушки, и
лежали неподвижно; некоторые, отскакивая, вертелись одиноко и парами, но все падали один за другим или, протянув руки вперед, точно слепцы, пошатываясь, отходили в сторону и там тоже бессильно валились с ног, точно подрубленные.
Ногайцев старался утешать, а приват-доцент Пыльников усиливал тревогу. Он служил
на фронте цензором солдатской корреспонденции, приехал для операции аппендикса, с месяц
лежал в больнице, сильно похудел, оброс благочестивой светлой бородкой,
мягкое лицо его подсохло, отвердело, глаза открылись шире, и в них застыло нечто постное, унылое. Когда он молчал, он сжимал челюсти, и борода его около ушей непрерывно, неприятно шевелилась, но молчал он мало, предпочитая говорить.
Через пяток минут Самгин
лежал в углу, куда передвинули ларь для теста,
на крышку ларя постлали полушубок, завернули в чистые полотенца какую-то
мягкую рухлядь, образовалась подушка.
Глаза темные, точно бархатные, взгляд бездонный. Белизна лица матовая, с
мягкими около глаз и
на шее тенями. Волосы темные, с каштановым отливом, густой массой
лежали на лбу и
на висках ослепительной белизны, с тонкими синими венами.
В ней все было красиво: и небольшой белый лоб с шелковыми прядями
мягких русых волос, и белый детски пухлый подбородок, неглубокой складкой, как у полных детей, упиравшийся в белую, точно выточенную шею с коротенькими золотистыми волосами
на крепком круглом затылке, и даже та странная лень, которая
лежала, кажется, в каждой складке платья, связывала все движения и едва теплилась в медленном взгляде красивых светло-карих глаз.
Я поглядел кругом: торжественно и царственно стояла ночь; сырую свежесть позднего вечера сменила полуночная сухая теплынь, и еще долго было ей
лежать мягким пологом
на заснувших полях; еще много времени оставалось до первого лепета, до первых шорохов и шелестов утра, до первых росинок зари.
На полу
лежал огромный
мягкий ковер персидского рисунка, какие в те времена ткали крепостные искусницы.
На ногах у лысены, повыше первого сгиба, из-под
мягких сизых перьев
лежат желто-зеленые поперечные полосы в полпальца шириною; зеленоватый цвет виден даже
на последнем сгибе ног до самой лапы; он проглядывает сквозь свинцовый цвет, общий ногам всех лысен; лапы их
на солнце отливают грязно-перламутровым глянцем; перепонка между пальцами толстая, вырезанная городками, отчего они и не могут так ловко плавать, как другие утки.
На темных крыльях
лежит синевато-вишневая золотистая полоса; спина темноватого цвета, немного искрасна; над самым хвостом точно как пучок
мягких темно-зеленых небольших перьев.
Ребенок родился в богатой семье Юго-западного края, в глухую полночь. Молодая мать
лежала в глубоком забытьи, но, когда в комнате раздался первый крик новорожденного, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми глазами в своей постели. Ее губы шептали что-то, и
на бледном лице с
мягкими, почти детскими еще чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребенка, испытывающего непривычное горе.
Пришла зима. Выпал глубокий снег и покрыл дороги, поля, деревни. Усадьба стояла вся белая,
на деревьях
лежали пушистые хлопья, точно сад опять распустился белыми листьями… В большом камине потрескивал огонь, каждый входящий со двора вносил с собою свежесть и запах
мягкого снега…
Слезая с коня, он в последний раз оглянулся с невольной благодарной улыбкой. Ночь, безмолвная, ласковая ночь,
лежала на холмах и
на долинах; издали, из ее благовонной глубины, бог знает откуда — с неба ли, с земли, — тянуло тихим и
мягким теплом. Лаврецкий послал последний поклон Лизе и взбежал
на крыльцо.
Далее здесь были два
мягкие кресла с ослабевшими пружинами; стол наподобие письменного; шкаф для платья, комод и этажерка,
на которой в беспорядке
лежало несколько книг и две мацерованные человеческие кости.
Великая артистка
лежала на огромной тахте, покрытой прекрасным текинским ковром и множеством шелковых подушечек и цилиндрических
мягких ковровых валиков. Ноги ее были укутаны серебристым нежным мехом. Пальцы рук, по обыкновению, были украшены множеством колец с изумрудами, притягивавшими глаза своей глубокой и нежной зеленью.
Дивуется честной купец такому чуду чудному и такому диву дивному, и ходит он по палатам изукрашенным да любуется, а сам думает: «Хорошо бы теперь соснуть да всхрапнуть», — и видит, стоит перед ним кровать резная, из чистого золота,
на ножках хрустальныих, с пологом серебряным, с бахромою и кистями жемчужными; пуховик
на ней как гора
лежит, пуху
мягкого, лебяжьего.
На подъезде картинно
лежали два датских дога;
на звонок из передней, как вспугнутый вальдшнеп, оторопело выбегал в серой официальной куртке дежурный лесообъездчик;
на лестнице тянулся
мягкий ковер; кабинет хозяина был убран
на охотничий манер, с целым арсеналом оружия, с лосиными и оленьими рогами, с чучелами соколов и громадной медвежьей шкурой
на полу.
Потом — пустые, как выметенные какой-то чумой, улицы. Помню: споткнулся обо что-то нестерпимо
мягкое, податливое и все-таки неподвижное. Нагнулся: труп. Он
лежал на спине, раздвинув согнутые ноги, как женщина. Лицо…
Живут они очень зажиточно и опрятно, но
на всех их действиях,
на всех движениях
лежит какая-то печать формализма, устраняющая всякий намек
на присутствие идеала или того наивно-поэтического колорита, который хоть изредка обливает
мягким светом картину поселянского быта.
Ночью,
лёжа в постели, он слышал над головой
мягкий шорох, тихие шаги, и это было приятно: раньше, бывало,
на чердаке шуршали только мыши да ветер, влетая в разбитое слуховое окно, хлопал чем-то, чего-то искал.
На полу
лежали мягкие тропинки.
Мы долго шли, местами погружаясь в глубокую тину или невылазную, зловонную, жидкую грязь, местами наклоняясь, так как заносы грязи были настолько высоки, что невозможно было идти прямо. В одном из таких заносов я наткнулся
на что-то
мягкое. При свете лампочки мне удалось рассмотреть до половины занесенный илом труп громадного дога. Он
лежал сверх стока.
Холодна, равнодушна
лежала Ольга
на сыром полу и даже не пошевелилась, не приподняла взоров, когда взошел Федосей; фонарь с умирающей своей свечою стоял
на лавке, и дрожащий луч, прорываясь сквозь грязные зеленые стекла, увеличивал бледность ее лица; бледные губы казались зеленоватыми; полураспущенная коса бросала зеленоватую тень
на круглое, гладкое плечо, которое, освободясь из плена, призывало поцелуй; душегрейка, смятая под нею, не прикрывала более высокой, роскошной груди; два
мягкие шара, белые и хладные как снег, почти совсем обнаженные, не волновались как прежде: взор мужчины беспрепятственно покоился
на них, и ни малейшая краска не пробегала ни по шее, ни по ланитам: женщина, только потеряв надежду, может потерять стыд, это непонятное, врожденное чувство, это невольное сознание женщины в неприкосновенности, в святости своих тайных прелестей.
Сани стояли боком, почти
лежали, лошадь по пузо уходила в сугроб раскоряченными ногами и изредка тянула морду вниз, чтобы лизнуть
мягкого пушистого снега, а Янсон полулежал в неудобной позе
на санях и как будто дремал.
Лежа на голых досках, человеку иногда приходит в голову мечтать о роскошной постели, о кровати какого-нибудь неслыханно драгоценного дерева, о пуховике из гагачьего пуха, о подушках с брабантскими кружевами, о пологе из какой-то невообразимой лионской материи, — но неужели станет мечтать обо всем этом здоровый человек, когда у него есть не роскошная, но довольно
мягкая и удобная постель?
Купцы спустили очи и пошли с благоговением и в этом же «бедном обозе» подошли к одной повозке, у которой стояла у хрептуга совсем дохлая клячонка, а
на передке сидел маленький золотушный мальчик и забавлял себя, перекидывая с руки
на руку ощипанные плоднички желтых пупавок.
На этой повозке под липовым лубком
лежал человек средних лет, с лицом самих пупавок желтее, и руки тоже желтые, все вытянутые и как
мягкие плети валяются.
Солнце невыносимо пекло нам затылки, Коновалов устроил из моей солдатской шинели нечто вроде ширмы, воткнув в землю палки и распялив
на них шинель. Издали долетал глухой шум работ
на бухте, но ее мы не видели, справа от нас
лежал на берегу город тяжелыми глыбами белых домов, слева — море, пред нами — оно же, уходившее в неизмеримую даль, где в
мягких полутонах смешались в фантастическое марево какие-то дивные и нежные, невиданные краски, ласкающие глаз и душу неуловимой красотой своих оттенков…
Кругом трава так весело цвела;
на всем
лежал золотой свет, сильный и
мягкий; даже в тень проникал он…
Я согласился. В полутемной, жарко натопленной комнате, которая называлась диванною, стояли у стен длинные широкие диваны, крепкие и тяжелые, работы столяра Бутыги;
на них
лежали постели высокие,
мягкие, белые, постланные, вероятно, старушкою в очках.
На одной постели, лицом к спинке дивана, без сюртука и без сапог, спал уже Соболь; другая ожидала меня. Я снял сюртук, разулся и, подчиняясь усталости, духу Бутыги, который витал в тихой диванной, и легкому, ласковому храпу Соболя, покорно лег.
— Нет, не убил, — с вздохом облегчения, как будто весь рассказ
лежал на нем тяжелым бременем, произнес Кругликов. — По великой ко мне милости господней выстрелы-то оказались слабые, и притом в
мягкие части-с… Упал он, конечно, закричал, забарахтался, завизжал… Раиса к нему кинулась, потом видит, что он живой, только ранен, и отошла. Хотела ко мне подойти… «Васенька, говорит, бедный… Что ты наделал?..» — потом от меня… кинулась в кресло и заплакала.
— Что делать-то, батюшка, — отвечал старик
мягким голосом, — нужда скачет, нужда пляшет, нужда песенки поет — да! Хоть бы и мое дело, не молодой бы молодик, а
на седьмой десяток валит… Пора бы не бревна катать, а лыко драть да
на печке
лежать — да!
— Фу ты, господи! — прошептал Тихон Павлович,
лежа рядом с женой и прислушиваясь к
мягким вздохам ночи за окном. От согретой пуховой перины ему стало жарко; он беспокойно повозился, предал супругу анафеме, спустил ноги
на пол и сел
на кровать, отирая потное лицо.
И матери Аркадии, и матери Никаноре неохота была с
мягкими перинами расставаться; то ли дело
лежать да дремать, чем шагать по засоренному валежником лесу, либо по тоненьким, полусгнившим кладкам перебираться через мочажины и топкие болотца. Строго-настрого девицам старицы наказали не отходить далеко от дороги, быть
на виду и
на слуху, и принялись дремать в ехавших шагом повозках.
Никогда в жизни я не забуду этих
мягких, вкрадчивых шагов, этого сдержанного звериного дыхания, этого отвратительного запаха сырого перегнившего мяса из невидимых пастей, этих фосфорических глаз, мелькавших в темноте то здесь, то там… Но чувства испуга ни я, ни Антонио не испытали в эту минуту. Только
на другой день вечером, когда я вспомнил наше приключение, то один,
лежа в кровати, задрожал и вспотел от ужаса. Понимаете?
Основной облик этот таков: прекрасное юношеское тело, но тело
мягкое, женоподобное, с почти невидными мускулами; бог сидит либо
лежит; если стоит, то, по большей части, прислоняется к чему-нибудь или опирается
на поддерживающего его сатира.
Около тропы
лежала большая плоская базальтовая глыба. Я сел
на нее и стал любоваться природой. Ночь была так великолепна, что я хотел запечатлеть ее в своей памяти
на всю жизнь.
На фоне неба, озаренного
мягким сияньем луны, отчетливо выделялся каждый древесный сучок, каждая веточка и былинка.
Когда мы с матушкой вышли для первой прогулки моей по Киеву, день был пасмурный, но очень тихий и приятный.
На зданиях и
на всех предметах
лежал мягкий и теплый серо-желтоватый колорит. Все имело свой цвет, но, как говорят живописцы, все по колерам было точно слегка протерто умброю.
И он не ошибся в своем расчете. Не успел еще доскакать и до лесной опушки Игорь, как незаметно подкравшийся сон тяжело опустился
на веки раненой девушки. Искусно забинтованное плечо почти не давало себя чувствовать сейчас. Было даже, как будто, хорошо и приятно
лежать, так, молча, в тиши, без всякого движения, среди целого моря
мягкого душистого сена, совершенно сухого внутри. Не долго боролась с обволакивающей ее со всех сторон дремой Милица и, устроившись поудобнее, завела глаза.
Утро занялось
мягкое, немножко влажное; дымка — розовато-голубая —
лежала над Заволжьем. В парке
на ядреных дубках серебрились звездочки росы.
„Нет!“ — решил он, чувствуя, что не одно личное раздражение продолжает говорить в нем, а что-то иное. Обошелся бы
мягче, но не дал бы. В нем вскипело годами накопившееся презрение к беспутству всех этих господ, к их наследственной неумелости, к хапанью всего, что плохо
лежит, — и все это только затем, чтобы просаживать воровские деньги черт знает
на что. Никого из них он не спасет. Скорее поможет какому-нибудь завзятому плуту, способному что-нибудь сделать для края.
Лоснящиеся
мягкие волосы
лежали на голове послушно,
на лбу городками, а
на висках разбитые пробором
на две половины.
Волосы пепельного цвета,
мягкие, некурчавые,
лежали на лбу широкой прядью, как
на бюстах императора Траяна.
Вдруг я заметил, что я давно уже без варежек, вспомнил, что уж полчаса назад скинул пальто. Изнутри тела шла крепкая, защищающая теплота. Было странно и непонятно, — как я мог зябнуть
на этом
мягком, ласкающем воздухе. Вспомнилась противная, внешняя теплота, которую я вбирал в себя из печки, и как это чужая теплота сейчас же выходила из меня, и становилось еще холоднее. А Алешка, дурень,
лежит там, кутается, придвинув кровать к печке…
Вот он, в темной глубине, —
лежит, распластавшись, слепой Хозяин. Серый, плоский, как клещ, только огромный и
мягкий. Он
лежит на спине, тянется вверх цепкими щупальцами и смотрит тупыми, незрячими глазами, как двумя большими мокрицами. И пусть из чащи сада несет росистою свежестью, пусть в небе звенят ласточки. Он
лежит и погаными своими щупальцами скользит по мне, охватывает, присасывается.
Вечером нечистый привел к нему высокую, грудастую барыню в красном платье и сказал, что это его новая жена. До самой ночи он всё целовался с ней и ел пряники. А ночью
лежал он
на мягкой, пуховой перине, ворочался с боку
на бок и никак не мог уснуть. Ему было жутко.
Эта гостиная была убрана с артистическим беспорядком:
на полу
лежал великолепный персидский ковер, вокруг стола, покрытого бархатной салфеткой,
на котором красовалась изящная фарфоровая лампа, бронзовая спичечница, пепельница и проч., была расположена разнохарактерная
мягкая мебель, крытая зеленым трипом, диван, кресло, табуреты, chaises longues.
Это была довольно большая длинная комната с одним окном, завешанным тяжелой шерстяной пунцовой драпировкой, пол был устлан
мягким ковром, и кроме затейливого туалета и другой мебели в глубине комнаты стояла роскошная двухспальная кровать,
на пуховиках которой
лежала Настасья Федоровна в богатом персидском капоте.
Стены этого обширного кабинета были заставлены частью книжными шкафами, а частью широкими турецкими диванами, утопавшими в
мягких восточных коврах, покрывавших и паркет. Богатые красивые бархатные драпировки обрамляли окна и единственную дверь. У среднего окна, выходящего
на север, стоял дорогой старинный письменный стол, заваленный журналами, газетами, визитными карточками и письмами. Все это
лежало в изящном беспорядке.